Это и моя война - Страница 32

Тем более что уклад здешней нехитрой жизни не то чтобы нравился, но вызывал уважение. Во-первых, невиданная доселе тяга к чистоте и порядку. Только специфических запаха и нарядов не хватало, чтобы Сварог подумал, будто он не в тридевятом царстве, а в санатории для высокопоставленных офицеров.

Да, запахи здесь были другие. Женщины – всегда женщины – обожали цветы. И из садиков струился дурманящий дух жасмина, на клумбах покачивали под дуновением ветерка пышными бутонами георгины и нарциссы. Сквозь ограды выбирались на улицу любопытные флоксы и гладиолусы.

И не было такой клумбы, которую не венчал бы розовый куст. Алые розы, чайные розы, белые розы и даже черные…

А в самом дворце не было вазы, в которой не благоухали бы букеты: фиалки, гвоздики, настурции, лилии и тьма других цветов, названия которых Сварог не знал по необразованности.

В общем, жилось Сварогу здесь неплохо. Поначалу он решил, что каждая здешняя юбка будет хихикать ему вслед, но то, что ему самому казалось издевкой над привычным патриархатом, для местных баб было привычным старозаветным укладом. Королевские слуги не фыркают вслед очередной фаворитке, от которой можно схлопотать даже больше неприятностей, чем от самого короля. Так и здесь. К Сварогу относились даже с некоторым почтением – насколько можно испытывать почтение к индивидууму второго сорта, будь он хоть трижды лар.

Карах, напротив, ныл, скулил и плакался – домовые чужаков не жаловали, яростно защищая обжитое местечко, так что пришельцу в первую же ночь крепко досталось от местных, и Грайне пришлось поселить его в шкафу в своей спальне, с помощью какого-то ритуала обезопасив шкаф от законных обитателей дворца. Однако те, разобидевшись, всячески пакостили, дразнили по ночам собак, ломали цветы в вазах, ухали под дверью, прятали вещи Сварога. Карах, коего мало заботило эффектное утверждение извечного мужского превосходства, слезно умолял Сварога побыстрее выпустить джинна и почти уже уговорил. Вот и сейчас Сварог убрался на балкон, спасаясь от очередной порции жалоб и уговоров. Грайне спозаранку ушла к оружейницам, она втихомолку готовила что-то грандиозное, пообещав Сварогу обязательно посоветоваться с ним, когда все будет готово. Насколько он понял из туманных недомолвок, она собиралась немножко завоевать соседей, а тех трудно было запугать маргами – потому что у них имеется что-то свое, столь же мощное и эффективное, чего у Грайне не имелось.

За спиной деликатно кашлянули. Он обернулся – у перил стояла хорошенькая служаночка, уже не раз опалявшая его довольно откровенными взглядами. Но с Грайне, увы, шутить было опасно. Сварог решил поначалу, что настырная девчонка вновь взялась за свое, нахмурился, но она заторопилась:

– К вам гость пришел, в голубой комнате сидит…

– Что еще за гость? – искренне удивился Сварог. – Ты пуговки-то верхние застегни, звезда моя, а то обоим влетит…

Егоза засмеялась:

– Ох и трусы же вы, мужчины…

– Помолчи, отчаянная, – сказал Сварог. – Так что там за гость?

– Друг одной благородной воительницы. Между прочим, будет посмелее некоторых… В голубой комнате сидит. Вина попросил и вас дожидается. Пока вас искали, кувшин допил.

– Наш человек… – сказал Сварог, уворачиваясь от нее в узком коридоре – так и норовила задеть бедром.

Голубая комната была прозвана так за старинную голубую обивку в бело-золотых узорах и высоченные, белые с синим фарфоровые вазы, взятые в качестве трофея бабушкой Грайне в каких-то отдаленных краях.

В вазах нашли пристанище огромные даже не букеты, а охапки ирисов. Фиолетовых, белоснежных и голубых, как утро солнечного дня. Пусть редко, но в охапках можно было углядеть и вишневого цвета бутоны.

Сварог и не подозревал, что такие ирисы бывают. Про себя Сварог из-за сочетания колеров окрестил горницу Израилем и не раз попивал там винцо, глубокомысленно размышляя: «Если это Израиль, то я, стало быть… Лэ хаим, бояре!»

За столом в Израиле сидел худощавый молодой человек лет двадцати пяти. Длинные светлые волосы, каким позавидовала бы не одна красотка, падали ниже плеч, но лицо было отнюдь не женственное – узкое, ястребиное, обветренное. Если бы в петлице молодого человека красовалась не оранжевая маргаритка, а красная гвоздика, он сошел бы за простого франта начала двадцатого века, ухлестывателя за богатыми вдовами и волочильщика за неопытными девицами. А так цветок всего лишь подчеркивал веселость незнакомца. Стоя в полумраке глубокого дверного проема, Сварог приглядывался к незнакомцу. Наряд определенно таларского покроя, дворянский, на пальцах поблескивают два самоцветных перстня.

– Начал второй кувшин, – жизнерадостно сообщил молодой человек. – Давно мечтал дорваться до дворцовых подвалов, там лучшее во всем Коргале вино. – Сварог вышел на свет, незнакомец даже привстал от удивления: – Граф Гэйр?! Вы, значит, здесь?

– Да, мать вашу! – невольно взвыл Сварог. – И тут достали… И не он, понятно? Я – граф Гэйр, только другой. Когда-нибудь я вам объясню этот курьез природы… Вы с Талара, надо полагать?

– Да. Леверлин, граф Грелор. А может, уже и не граф – видите ли, батюшка порой грозится лишить меня титула и наследства. Когда мы с ним виделись последний раз, он собирался послать верхового за нотариусом… Так что, вполне возможно, я уже простой дворянин без графской короны в гербе.

– Вы из каких мест? – Сварогу было интересно – правильно ли он по платью Леверлина угадал причастность того к Талару.

– Из Ронеро. Ремиденум, – сказал новый знакомый с таким апломбом, словно это загадочное слово значило не меньше, чем земное слово «Голливуд».